Группа «ЭСТОНИЯ»

Круг, впоследствии произвольно названный “Эстония”, сформировался в период между двумя Путчами (август 1991 – октябрь 1993). Само по себе это время (так называемое “межпучье”) было, мягко говоря, весьма необычно. Грубо говоря, оно было экстремально. На земле творилось черт знает что, но, при этом, идеологические небеса оставались пусты. Советский гипертекст был уже снят, а капиталистический еще не заработал в полную силу, он еще не “вознесся на небеса во плоти”. Эта “дыра в небесах” была условием той вспышки галлюцинаторной экстатики, которую мы впоследствии назвали “психоделической (контр)революцией”.

Ощущения свободы и опасности были почти физическими, и сила галлюцинаторной “волны” была такова, что даже политические деятели и их приверженцы, сражающиеся за власть, стилизовали свою борьбу под поединок людей и групп, чье состояние настолько смещено и расшатано, что они не вполне понимают кто они и кто их противники. Часть из них не на шутку поддались психоделическому смещению (этой “музыке революции”, по словам Блока, то есть, иначе говоря, акустическому звону коллективных трансгрессий), другие успешно имитировали помутненное состояние, насыщенное непредсказуемыми всплесками и выходками, поскольку только такое состояние давало право на вход в зону власти, в зону, которая с шокирующей тогда новизной совпала с зоной показа, с зоной массового шоу. Вспоминаются слова Хасбулатова, произнесенные накануне октябрьского Путча 1993 года, слова произнесенные человеком, освещенным светом свечей (Белый Дом, где происходило выступление, был тогда отключен от электричества): “Смотрю на себя в зеркало и думаю: я это или не я?”. Мир свечей и неузнавания себя в зеркале, несмотря на свою отключенность от электричества, не выпал ни на секунду из зоны показа, и это выступление Хасбулатова с его заявлением о его нетождественности себе транслировалось на всю страну. Тогда остро чувствовалось, что мир не “схвачен”, ни идеологически, ни экономически (хотя и происходила беспощадная борьба за деньги и идеологемы), что на панно массовой репрезентации запечатлено струение, шифт, и все знаки, еще недавно бывшие знаками тех или иных порядков, стали знаками хаоса. Тогда-то, в этот период, в Москве и возникла новая артистическая и богемная среда, о которой можно сказать, что она с молниеносной скоростью совершила то, что и должна была совершить: вывела на первый план те тексты и практики, в которых состояние хаоса уже было проработано, то есть подверглось литературной, музыкальной и химической аппроприации. Таким образом, достижения этой новой среды, довольно быстро и незаметно возникшей, состояли главным образом не в производстве каких-либо произведений искусства или даже комментариев к ним, а располагались в области потребления, а если нечто существенное и производилось этим кругом, то это было производство самого кода потребления в новых капиталистических условиях изобилия, рекламы и конкуренции. Эта молодая артистическая среда (собственно круг “Эстония”), тем самым, стала зерном эстетического освоения новых (для России) экономических пространств. Неслучайно поэтому, что большинство участников этого круга оказались тем или иным способом задействованы в области рекламы, моды, массовых журналов, в организации и оформлении ночных клубов, в области танцевальной музыки и так далее. Наблюдая за тем, каким образом члены круга “Эстония” по большей части зарабатывают себе на жизнь, убеждаешься, что этот круг действительно является прямым наследником Номы, круга московского концептуализма, который в свое время питался жизненными энергиями, эстетическими парадигмами и деньгами, циркулировавшими в теле советской индустрии детства. Тот мир, куда затягивает художника нужда в деньгах, тот мир, который дает ему возможность их заработать и при этом сохранить некоторую часть своего времени для каких-то “свободных занятий”, именно этот вынужденный мир в конечном счете становится для художника наиболее эстетически значимым, именно он и занимает центральное место в центре того священного остатка, который именуется “свободным творчеством”. Художники и писатели Номы по большей части имели опыт работы иллюстраторами советских детских книг, поэтами для детей, рецензентами журнала “Мурзилка”, оформителями детских площадок, сочинителями детских песенок и так далее. Их продукция на этом поприще (несмотря на то, что ее принято было называть “халтурой”) все же отличалась, как правило, высоким качеством, так как ее потребителями являлись дети и взрослые из обширной прослойки советской интеллигенции, и если первые нуждались, как и все дети, в эстетической поддержке своих фантазмов, своей “психоделики детства”, то вторые также нуждались в этом (поскольку “все люди – дети”), но к тому же еще и в знаках возвышенной и отчасти подавленной властью культуры, которая пробивалась к ним как бы по “тайному” каналу, сквозь детские книжки и мультфильмы. Художники круга “Эстония” тоже, в некотором смысле, зарабатывают деньги на детях, но это дети, находящиеся в другом возрасте и в другом экономическом положении. Это уже не дети “дошкольного и младшего школьного” возраста, это – тинейджеры, распоряжающиеся деньгами и сексуально активные. “Психоделика детства” кажется им исчезающей, или же они переживают ее финальные особенно пронзительные аккорды, и в этом положении они должны выбрать между различными типами психоделических эффектов или суггестий: одна группа суггестий возвращает “утраченное детство” (в несколько измененной редакции, естественно), другая поставляет образ “взрослого мира”. И то, и другое – галлюциногемы, но эти галлюциногемы теснее связаны с социальной и экономической реальностью, нежели полное отсутствие галлюцинаций. “Вечное детство” и “взрослый мир” давно уже стали фантазмами друг друга, и по каналам этих фантазмов, как по хорошо отполированным желобкам, струятся силы и деньги. Не следует думать, что все подростки питаются наркотиками: психоделическая культура зачастую избавляет их от непосредственной химической интоксикации, вскармливая не столько эффектами психоделиков, сколько отблесками этих эффектов, присвоенными самой этой культурой. Выясняется, что без этих отблесков невозможно рекламировать одежду “Дизель” или “Рибок” и вообще что бы то ни было. Товары становятся “эйдетически” привлекательными только в призме галлюцинатория.

Этой весьма существенной теме отношений между рекламой и психоделическим опытом посвящен, в частности, роман В. Пелевина “Дженерейшн П”, призванный, по всей видимости, описать центральную проблему того поколения, к какому принадлежит круг “Эстония”. Впрочем, роман Пелевина демонстрирует скорее взгляд со стороны – со стороны несколько более старших поколений советской интеллигенции. Этот взгляд фиксирует все, кроме любви и юмора, потому что коды эротизма и коды смеха почти не поддаются воспроизведению извне. Если бы Пелевин сам принадлежал бы к “поколению П”, его роман был бы несколько менее мрачным и морализующим, и депрессивные сцепления между образами рекламы и образами галлюциноза оказались бы, я полагаю, оживлены и смазаны в сторону гебофренного юмора. В этом романе недостает эйфории.

Итак, круг “Эстония” возник в период психоделической (контр)революции в Москве. Следует, конечно, сказать несколько поясняющих слов относительно самого термина “психоделическая (контр)революция” с его специфическим заключением приставки “контр” в скобки. Мы сделаем это в конце данного текста.

Было бы неоправданной самонадеянностью с нашей стороны считать, что этот круг сформировался “вокруг” МГ. Это не так. Но члены МГ, в силу обстоятельств изначально оказавшиеся вовлеченными в стихийный процесс формирования этого круга, стали связующим звеном между этим нарождающимся кругом и Номой, кругом московского концептуализма. Через инспекторов МГ в круг “Эстония” проник импульс, побуждающий этот новый круг к самоструктурированию, самоинспектированию и самоназыванию. Относительно последнего – самоназывания. Название круга – “Эстония” – было предложено Ю. Семеновым и П. Пепперштейном в ходе диалога “Круг Эстония”, записанного в мае 1998 года в фойе отеля “Солнце”. Само по себе название “Эстония” возникло всего лишь из констатации того факта, что в данном кругу имеются два объединения, названные по именам эстонских городов – общество “Тарту” и группа “Пярну”. Собственно, название “Эстония” является своего рода экзотерическим и нейтральным вариантом названия “Тарту”, предложенного С. Ануфриевым в качестве более внутреннего и эзотерического обозначения того же самого круга. Название “Тарту” экстатически производится от сокращения Т.Р.Т. – Тайна Ради Тайны.

Остановимся кратко на группах, составляющих круг “Эстония”.

ОБЛАЧНАЯ КОМИССИЯ

Облачная Комиссия возникла в начале 90-х годов и формально у нее множество членов. Несмотря на огромную внутреннюю бюрократию, Комиссия сама напоминает облако – края его размыты, текучи, формы его изменчивы, и это облако склонно, скорее, молчать о себе, нежели сообщать какие-то захватывающие подробности. Центр Облака, однако, можно разглядеть – это художник Аркадий Насонов (в анналах общества “Тарту” фигурирующий под двойной фамилией Насонов-Грядущий). Само его имя много сообщает о нем и его творчестве – сочетание райского дискурса (Аркадия) с полусказочным онейроидом, напоминающим байки, рассказываемые “на сон грядущий”, слова, сильно размываемые наступающим сном. То, что такой человек является лидером столь многолюдной организации свидетельствует о том, что времена изменились: Аркадий субтилен (субтильны и его работы), у него тихий голос, он, как правило, погружен в просветленную или немного печальную задумчивость и не склонен отдавать распоряжения. Ничего властного или агрессивного в нем нет. Он является автором множества рисунков пуантелью, большинство из которых скромно занимает лишь часть листа, оставляя пустоту, надписанную словами: “Облачная Комиссия представляет”, “Облачная Комиссия Предупреждает” или “Облачная Комиссия рекомендует”. У него также есть немало живописных работ, написанных в туманных и дымных тонах, где дети скользят на коньках внутри больших холодильников, где медсестры склоняются над горками льда, и где состояние детства и едкая нежность наркотической грезы сливаются в некий “теплый холод”, тревожный и спокойный одновременно.

FENSO

Группа ФЕНСО состоит из четырех человек: Антона Смирнского, Дениса Салаутина, Василия Смирнова и Дмитрия Пина (Файна). Счастье и веселье намеренно глупых и апофатических забав, шутки в духе английских “колледж-бойс” (Эстетика ФЕНСО чем-то близка эстетике английской киногруппы МОНТИПАЙТОН), а также особый дзен дружбы, с его идиотизмом и просветленностью, – все это культивируется группой и является содержанием ее произведений. ФЕНСО занимают промежуточное положение между элитарными кодами московского концептуализма и кодами развлекательной молодежной субкультуры, в коммерческие структуры которой члены ФЕНСО так или иначе вовлечены. Из всех художественных групп, существующих на московской сцене, ФЕНСО ближе всего к МГ: структура групп, типа юмора и очарованность массовой культурой чрезвычайно сближают эти две группы, однако задача ФЕНСО иная, чем у МГ. Если МГ представляет из себя критико-терапевтическую инстанцию, инспектирующую нейтральную зону (в действительности, весьма узкую) между модой и критическим дискурсом – зону, в которой возможно лишь резвиться и хватать друг друга за яйца, снимая все это на фотокамеру. В названии ФЕНСО (первоначальная версия – FENSO LIGHTS), которое пишется латинскими буквами, сливаются товарный экстаз каких-то фантазматических торговых марок (что-то вроде KENSO), отблески фенаминовых экзальтаций и ассоциации со словечками типа fansy.

Из работ ФЕНСО следует упомянуть их “рыцарскую” серию фотографий, где члены группы в шлемах из фольги, с самодельными мечами в руках, бродят в темном дремучем лесу, увиденные словно бы зрением какого-то робота или инопланетянина – возможно того, за кем они охотятся и с кем собираются сразиться, а возможно того, кто скрыто наблюдает за ними. В этих фотографиях удачно воссоздавался ЛСД-эффект контрастной неопределенности между вольностью и контролем, между сказочной “тропой героя” и фобиями технических имплантантов в духе синдрома Кандинского-Клерамбо.

Другая фотосерия изображает членов группы, одетых щеголевато и несколько старомодно, с хохотом хватающих друг друга за яйца на фоне тех или иных уголков аристократического парка в Кусково.

Хочется упомянуть и внегрупповой проект Антона Смирнского – серию картин и рисунков, посвященных человеку, живущему в пизде. Этот Vaginaman (обликом напоминающий героев комиксов, вроде Супермена и Бэтмена) живет в пизде своей девушки. Иногда он увеличивается в размере, становится одного роста с нею, и тогда они занимаются любовью. На одной из картин они изображены (крупным планом) целующимися. На другом рисунке, очень тщательно выполненном тушью, изображена нижняя часть тела лежащей девушки, одетой в кружевные трусики. Из трусов высовывается задумчивый Vaginaman, лежащий на животе девушки, подложив руку под голову, в позе задумчивости.

Россия

В группу “Россия” входят И. Дмитриев, Л. Блок и Д. Луканин – все живописцы реалистической школы, выпускники академических художественных заведений. Будучи изначально художниками совсем другого круга, они вдруг оказались в самом центре круга “Эстония”, занесенные в этот центр микширующими вихрями психоделической (контр)революции. Мастерская И. Дмитриева и Л. Блока, находящаяся на чердаке дома “Россия” на Сретенском бульваре, стала местом почти ежедневных встреч и бесед (по имени этого дома – “Россия” и дано название группе). В этом смысле, эта мастерская заменила собой бывшую мастерскую Кабакова, долгое время бывшую центром художественной жизни Москвы. Теперь там располагается Институт Современного Искусства – организация вполне официальная, поэтому непосредственное общение и, собственно говоря, “жизнь” давно перекочевали оттуда в соседнюю мастерскую Ивана Дмитриева. Художников группы “Россия” можно назвать “психоделическими реалистами” – в их живописные полотна всегда внедрен некий еле заметный нюанс (как правило, ощущаемый лишь “посвященными”), который дает почувствовать присутствие в этом, вроде бы весьма конвенциональном, пространстве классической буржуазной картины некоторого галлюцинаторного элемента. К группу “Россия” близки еще несколько художников-реалистов, возможно, состав этой группы будет расширяться.

Четвертая высота

Группа “Четвертая высота” состоит из трех девушек – Дины Ким, Кати Каменевой и Гали Смирнской. Группа, сочетающая в себе иронию и мечтательность, создает комментарий к массовой культуре, выдержанный в духе “девичьего сна о войне”, где Великая Отечественная Война, полученная в наследство от фильмов 50 – 70-х годов, представляет собой заповедную поляну эротических конверсий. Эстетика группы связана с миром моды, в котором члены группы так или иначе задействованы. Галя Смирнская, например, известная модель и модельер. Журнал “Плейбой” не так давно посвятил несколько разворотов ее фотографиям, причем они сопровождались текстом Никиты Алексеева, члена группы “Коллективные действия”. Текст, выдержанный в духе эротического fantasy, заканчивается словами: “Принцы из параллельных Вселенных, положите свои лазерные мечи к ногам этого живого Чуда, в руках у которого Солнце и Луна”. Мне вспоминается также картина Кати Каменевой, написанная сепией: военная сценка – танк, ползущий по летней дороге и несколько солдатских фигурок вокруг.

ССВ

ССВ расшифровывается как “Союз Священников и Врачей”. В группу входят В. Захаров, С. Ануфриев и П. Пепперштейн. Хотя все трое – члены Номы, саму группу я отнес бы скорее к кругу “Эстония”. Особенно после выставки “Тупики”, которую члены ССВ (без П. Пепперштейна) провели в Москве, в Институте Современного Искусства. Серия объектов, выполненных по интенции авторов в традициях эзотерических ready-made, воспринималась в московском контексте, скорее, как нео-поп-арт, как ассамбляжи, возобновляющие “остроумные” нагромождения вещей в рекламных клипах. ССВ работает с эстетикой неопределенности, и эти нежные ритуалы вокруг “мутного Дао” свидетельствуют о том же, о чем свидетельствует деятельность всего круга “Эстония”: неясность, составляющая основное содержание “психики” и вообще “природы”, воссоздается человеческим обществом в виде искусственно поддерживаемой и экономически эффективной неясности второго порядка, которая есть то ядро, вокруг которого вращается рынок.

Тарту

Общество “Тарту” было основано по инициативе С. Ануфриева в 1996 году. В него вошли почти все члены круга “Эстония”, причем многие были зачислены в состав этого общества без своего ведома и согласия. Общество было задумано как эзотерическая квази-секта, однако на практике вся ее деятельность (причем отчасти каким-то неконтролируемым и стихийным образом) свелась к написанию огромного количества стихов, причем все они писались совместно, в компаниях. В создании этого колоссального стихотворного корпуса приняли участие не менее тридцати авторов. Среди наиболее активных членов общества следует назвать Е. Шелеповского, А. Насонова, М. Шилову, А. Дельфина и других. В целом, деятельность “Тарту”, с одной стороны, есть вклад в культуру свободного времяпровождения (дружеское сидение в гостях), с другой стороны – напоминает сброс ценных бумаг на бирже, имеющий целью вызвать нечто вроде катастрофической девальвации логоса. В конечном счете курс логостатических ценностей постепенно выправляется, более того, в недрах логоса постепенно вырабатываются своего рода очаги иммунитета к подобным встряскам и падениям курса. Не следует забывать, что небольшие группы (вроде общества “Тарту”) лишь создают микроструктурные инсценировки соответствующих процессов, протекающих на уровне макроструктур, в “Большой Культуре” и “Большой Экономике”. Знак “Тарту” – три зайца, ушами образующие треугольник.

ПЯРНУ

Микрогруппа “Пярну” (Ю. Семенов, П. Пепперштейн), согласно ее идее, должна представлять собой один из очагов логостатического иммунитета, о которых было упомянуто в предыдущей главке. “Пярну” определяет себя как “внутритартусская антитартусская группировка” и она есть некий вирус поддержания ценностных иерархий, запущенный в самую сердцевину девальвационного “торнадо”. Знак “Пярну” – черные лыжи.

ДИСКО

Никакого объединения под названием “Диско” не существует, однако при начертании схемы круга “Эстония” мы нашли, что этим словом (одновременно бесконечно стертым и бесконечно аттрактивным) следовало бы пометить, для удобства, ту немалую часть круга “Эстония”, которая оказалась профессионально задействована в эстетику так называемой “клубной культуры” (например, А. Беляев, К. Преображенский, группа “Корабль”, Владислав Мамышев-Монро и другие).

Инспекция «медицинская герменевтика»

Инспекция МГ, как уже было сказано, “сшивает” собой два круга – Ному и “Эстонию”. Если МГ, как часть номы, имеет свое начало в 1987 году, в момент основания Инспекции, то, частью также и нового круга – “Эстонии” – МГ становится в апреле 1991 года, и это совпадает с моментом изменения в составе группы, когда место Ю. Лейдермана занял В. Федоров.

Владимир Федоров, известный под прозвищами ФЕДОТ, ШРЕБЕР, ПСИХОДЕЛИЧЕСКИЙ ТЕРМИНАТОР, КОБА и другими, никогда не был человеком номы, зато он, вне всякого сомнения, стал одним из центральных персонажей “Эстонии” – впрочем, даже не только и не столько персонажем, сколько своего рода воронкой в глубине этого круга, своего рода “эстонским мальстремом” – энигматической дырой, ограничивающей репрезентацию, но взамен обеспечивающей поставки дикой, необработанной тайны.

Другой старший инспектор МГ, Сергей Ануфриев, сыграл огромную роль в ходе психоделической (контр)революции и в самом формировании круга “Эстония”. Им всегда владела страсть “инициировать”, “посвящать” и организовывать всех знакомых ему людей в некие “порядки хаоса”, или “хаотические порядки”. “Круготворчество”, создание кругов и художественных сред, всегда являлось его главным увлечением, его “хобби-харизмой”.

Наконец, свою собственную роль я вижу во введение во все то дело неких догматических инстанций в духе буддийского “срединного пути”. Пространства, созданные для покоя, отдыха, развлечений и восстановления сил всегда завораживали меня.

Знак МГ – девочка и мальчик, идущие по лесной тропинке по направлению к “пряничной избушке”.

Инспекционная коллегия МГ

Самой трудной для описания структурой в рамках круга “Эстония” является Инспекционная Коллегия МГ. Назначение ее – помощь и поддержка деятельности Инспекции МГ. На настоящий момент членами Коллегии являются Г. Зеленин, А. Соболев, А. Мареев, А. Носик, Т. Каганова, В. Самойлова, Ю. Семенов, Н.Шептулин, М. Чуйкова, И. Дмитриев, А. Смирнский. Не все члены коллегии знакомы друг с другом, и нет ни одной фотографии, где все они были бы запечатлены вместе.

Кабинет

Инициативная группа, связанная с журналом “Кабинет”, является важной частью художественной и культурной среды Санкт-Петербурга. При этом интерес к проблемам психиатрии, психоделики и психоанализа (иначе говоря, психоконсьюмеризм – потребление “психем” и “психизмов”) резко обособляет эту группу в петербургском контексте на фоне распространенного там неоакадемизма (или неокласицизма) и, в свою очередь, очевидным образом сближает с московским кругом “Эстония”. И даже не только лишь сближает, но и вписывает ее в карту этого круга.

В группу входят Сергей Бугаев (Африка), Олеся Туркина, Ирена Куксинайте и Виктор Мазин. В последнее время в соавторстве с группой работает также московский художник Иван Разумов.

На Венецианском Биеналле 1999 года художник и коллекционер Сергей Бугаев (Африка) и куратор Олеся Туркина представляли Россию инсталляцией, посвященной космосу и психиатрии.

Саша Мареев

Каждый художественный круг должен, по всей видимости, обладать своим художником-гением, и таким в кругу “Эстония” является Александр Мареев. В более тяжеловесные времена гений, наверное, был бы живописцем или скульптором или работал бы с какими-то другими весомыми материалами, но в наше время неземной легкости гением становится график, работающий в жанре почеркушек, виньеток, обрывков и “случайных” набросков, сделанных как бы на полях невидимой “рукописи хаоса”. Мареев сочетает в себе самые различные коды гениальности – от пушкинского или моцартианского светского веселья до ван-гоговского безумства и затворничества.

В своем тексте “Кулак змеи во рту у обезьяны” он сам, впрочем, описывает себя скорее как старо-китайского мастера, уделяя внимание лишь типам кистей, сортам бумаги и красок, с которыми он работает, хотя всем, знающим его, известно, что он работает с любыми материалами.

Как и положено гению, он склонен беспощадно уничтожать свои произведения. Можно сказать, что Мареев добровольно стал тем местом, где пульсируют невыработанные до конца остатки когда-то могущественных кодов гениальности – причем, кажется, всех, когда-либо существовавших в культуре.

Виртуозные рисунки Мареева, разбросанные по квартирам Москвы, через некоторое время, я полагаю, станут предметы страстной охоты собирателей.

Монро

Другим безусловным героем “психоделической (контр)революции” является Владислав Мамышев-Монро, или же просто Владик Монро. Будучи травести и трансвеститом, Монро начал свою артистическую карьеру с перевоплощения в образ Мерилин, за этим образом последовали другие – София Ротару, Гитлер, Ленин, Эдита Пьеха и так далее. Монро придает светской жизни, миру вечеринок и банкетов, экстатический привкус, он демонстрирует московской публике галлюцинаторный тип времяпровождения, он подает ей то сочетание китча и бездны, в котором она нуждается. Однако в этом деле у него слишком мощные конкуренты – деятели массовой субкультуры, поп-певцы и трансгрессивные политики (от Жириновского до Киркорова). Этой конкуренции Монро не выдерживает, и его отбрасывает обратно в более субтильные миры (вроде круга “Эстония”), где гнездятся счастливые “нерожденные”.

Коса

Из всех городов СНГ круг “Эстония” обладает стойкими связями лишь с двумя городами, кроме Москвы, – с Петербургом и Одессой. И в этом, как и во многмо другом, этот круг наследует кругу московского концепутализма. Некоторых одесских художников, как, например, Д. Нужина, Д. Дульфана, Д. Гусева, А. Ройтбурца и других, можно, по-видимому, считать членами круга “Эстония”. В своем последнем письме из Одессы С.Ануфриев сообщает, что им создано некое общество “Коса”. Общество, надо полагать, эфемерное, но названо он в честь реального места – в честь Кинбурнской косы недалеко от Одессы, где имеют обыкновение отдыхать многие одесские и московские художники. Кинбурнская коса – узкая полоска земли между Днепровско-Бугским лиманом и Черным Морем. Место довольно дикое и пустынное, но приятное для отдыха.

На слове “отдых” можно было бы закончить это предварительное описание круга “Эстония”, имеющее характер эскиза. Сам круг не столь уж жаждет определенности и, кажется, не слишком озабочен попаданием в историю современного искусства. Эта неозабоченность – одно из достоинств круга, потому что упомянутая история завершена, и на смену ей приходит другая история – история субкультур, групповых идиолектов и сленгов и их соударений в пространстве тотальной культуры, стершей внутри себя границу между массовостью и элитарностью.

Здесь описан не весь круг, а лишь некоторая его часть, да и то весьма бегло – девяностые годы оставляют немного времени для подобных описаний.

Как этот круг возник? На этот вопрос уже дан был ответ: психоделический опыт (связанный с употреблением таких галлюциногенных веществ как ЛСД, ПСП, кетамин, ДМТ, псилоцибиновые грибы и некоторых других) совпал для многих культурно ангажированных людей с разрывом между системами, с паузой между двумя экономическими и идеологическими мирами. Этот опыт и это совпадение во времени создали новый тип интертекста в искусстве, внезапно объединивший людей, чьи интересы ранее не пересекались. Для одних этот опыт остался серией психических эксцессов, другим он приоткрыл путь к интимному прощупыванию того, что называется “новой российской реальностью”, – специфика этой “реальности” (возможно, кавычки здесь неуместны) в том, что к ней гораздо удобнее приближаться сквозь галлюцинации, нежели сквозь их отсутствие.

Это, собственно, и есть “психоделическая (контр)революция”. Историкам, видимо, непросто будет решить, как классифицировать тот переворот, который произошел в России в начале 90-х годов – как Революцию или же как Контрреволюцию. Элементы инноваций и реставраций, подъемов и падений слишком сложно сплетены в этом клубке. Поэтому, в силу этой амбивалентности, я предложил бы называть это событие (контр)революцией.

Подобным образом дело обстоит и с галлюцинаторным всплеском, совпавшим по времени с политической (контр)революцией конца 80-х – начала 90-х годов. По степени своей новизны в российском контексте, а также по степени экстатичности, этот всплеск (или даже взрыв) носил революционный характер. С другой стороны, выводы, сделанные московской артистической средой из хлынувшего на нее психоделического опыта, оказались во многом противоположны тем, которые в свое время извлекла из своего опыта “психоделическая революция” 60-х – 70-х годов на Западе. Именно в конце 80-х – начале 90-х психоделический стереотип, выработанный в 60-е – 70-е годы, потерпел окончательное крушение: психоделические эффекты освободились от тех навязчивых и не вполне качественно выполненных идеологизаций, которыми снабдили их многочисленные авторы-неоюнгианцы. Можно сказать, произошло стирание мандалы. Впрочем, это тема отдельного рассмотрения.

Каково расположение этого круга среди других художественных кругов и направлений? Генезис круга вписывает его в сюжет развития Московской Концептуальной Школы, и значительной своей частью “Эстония” пересекается с Номой, кругом автором московского концептуализма.

С другой стороны, ряд художников из круга “Эстония” репрезентируются в контексте так называемого неоклассицизма, или неоакадемизма, духовным отцом которого является петербургский художник Тимур Новиков. Это направление сочетает в себе мечту об Идеальном Салоне с попытками пробиться в зону реального салона, создать искусство, которое пользовалось бы коммерческим спросом в среде российских необуржуа. Однако Реальный Салон (в отличие от Идеального) неохотно впускает в себя, поэтому возникают потребности использовать в этой борьбе за завоевание необуржуазного внимания идеологические формы борьбы, которыми настоящие салонные художники не располагают – манифесты, газеты, глобальные проекты и различные формы сопровождающих текстов – от консервативно-эстетических до религиозно-мистических. Впрочем, пока что Реальный Салон остается все же малодоступным для неоклассицистов, сбрасывая их обратно, в зону “высокого” (то есть, вопреки намерениям, некоммерческого) искусства.

Почти совершенно не пересекается круг “Эстония” со средой так называемых художников-публичников, пытающихся использовать политический инструментарий, а также стратегию эпатажа в общественных местах и скандала в средствах массовой информации. Как правило, эти художники оказываются, независимо от своих намерений, послушными иллюстраторами тех дискурсов, которые подаются им западными журналами и институциями как обязательные и актуальные. Эти художники все еще пытаются совершить подвиг модернистского типа и повторяют действия своих западных собратьев, вполне отдавая себе отчет в том, что эти действия совершаются уже не в пространстве истории столь боготворимого ими современного искусства, а в локальных зонах политического дизайна.

Круг “Эстония” демонстрирует свою приверженность к легкости, к невесомому – к невесомым, но всепроникающим кодам, к бестелесным образам галлюционоза и рекламы, к кинофильмам, флюидам, облакам, фотографиям, стихам... Этих художников можно было бы назвать “психоконсьюмеристами” или “идеалистами” (как называет их С. Ануфриев). Их также можно считать приверженцами московского психоделического концептуализма (по аналогии с “московским романтическим концептуализмом” Б. Гройса).

Круг “Эстония”, в целом, существует в релаксации, и в этом его экологическое значение – как лес в городе, он создает некоторое количество “полезного воздуха” для нужд окружающего пространства.