В филиале Государственной Третьяковской галереи на Крымском Валу открылась выставка картин Эрика Булатова в оправе соц-арта.

В первый момент кажется, что тебя пригласили в мир арбатского кича 80-х. Кумачовые лозунги рассекают идиллическое небо, герб СССР теряется в безмятежно голубом море, слог уличных предупреждений наслаивается на классический пейзаж. Поставангард, соцарт, концептуализм. Брежнев и знак качества, красный цвет ковровых дорожек на Старой площади и голубой курортного неба.

Но, оглушив поступью плаката, Булатов приберегает на сладкое совсем другой мир. Изящные игры с туманом на грани пикториализма, интеллектуальные полунамеки, ускользающая красота. У девушек на выставке сжимается сердце: под стеклом изящные ножки в хрустальных башмачках – это Булатов когда-то исполнил иллюстрации к «Золушке» и множеству детских книг, на которых выросло уже не одно поколение. В сказку оставалось бежать в те годы, когда для арт-экспериментов путь в официальные храмы искусства был заказан. Окончив Суриковское в пятидесятые, художник обнаружил, что полученных навыков, мягко говоря, не хватает, да и соцреализм явно не всесогревающее солнце. Выходом стала перековка с ориентацией на классическое творчество Р. А. Фалька и В. А. Фаворского. С конца 50-х художник работал в «Детгизе», иллюстрируя книги обычно в соавторстве с О. В. Васильевым. Попробовав себя в разных стилях, он в семидесятые выработал новый прием станковой живописи – синтез натуралистического пейзажа с плакатом.

Сочетание масштаба уличных панно с детальностью галерейного пейзажа позволяло придать картине два измерения – поверхность и пространство.

Хитрая игра с последними открывала горизонты гротеску и множество ходов разуму: банальный сельский пейзаж, «пропущенный» через лаконичное «НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ», превращается полотно в роуд-муви, храм, видимый через красное «XX», вызывает целый сноп ассоциаций от войны до исторической роли двадцатого съезда КПСС. Главное и поверхностное, глубокое и недалекое, природное и искусственное. Но, пожалуй, Булатов-художник поинтереснее Булатова-идеолога. Он весьма технологичен. Смотря на некоторые из его картин, трудно отделаться от вопроса, как это сделано. Часть из них так фотографична, что инстинктивно вглядываешься в фактуру – уж не фото ли. Словно фотохудожники Булатов тоже ловит в своих картинах чудо мгновения, однако не через бесстрастный объектив, а через эмоцию. Например, таким ярким свет может показаться на секунду туристке, которую после полумрака собора ослепило солнце.

А по Булатову выходит, что ослеплена не она, а художник, который пишет с нее портрет.

На снежной пелене вдруг проступают ярким пятном девушка в синтетике. Севастопольский бульвар в Париже словно застигнут в миг перед тем, как мрак грозы поглотит вполне приличный денек.

Булатов удивительно быстро перетягивает гостя в свой уютный созерцательный мир, в безмятежности которого проглядывают семидесятые (игры с цветами и слоями в журналах вроде «Америки» и «Англии»). Правда, имя Булатову сделала перестройка. СССР с его кривыми зеркалами был кладом для хулиганов от современного искусства. Пафос многих из них как-то слинял вместе с советскими флагами, гербами и проблемами. У Булатова все в порядке. Уже десять лет живет в Париже, а на открытии его выставки гуляет весь художественный бомонд. Вместо поступи плаката – игра в прятки с ускользающей красотой.

Рутина унылого, словно выцветшего пляжа разорвана. Через «прорыв» видно ярко-синее море, в волны которого вот-вот бросится красивая пара – женщина и мужчина. В роли прорыва в другое измерение – футболка, натянутая на фигуру жизнерадостной девицы. Слишком очевидно, но удивительно радостно.