Авдей вторично ставит нашей художественной культуре точный диагноз, аккурат попадает ей в болевую точку. Первый раз он сделал это своей знаменитой акцией, получившей у населения название "рубка икон". Сам того не желая, он пометил "священных коров", которые только еще намеревались выйти на поляну современного российского искусства пощипать ее молодые всходы. Кто из нас двенадцать лет назад думал, что аппарат Патриархии и связанные с ней националистические ультра-правые организации выступят на поприще культуры в амплуа бульдозеров, подобных тем, какими в начале 1970-х советская власть давила художников-нонконформистов? Никто не думал.

Вот и сегодня, никто еще так наглядно и ярко как Авдей не объявил разрыва делового союза художников с деятелями культуры, кураторами и музейщиками. Действительно, устраивая выставки, публикуя каталоги, сообщества менеджеров культуры по традиции склонны себя воспринимать благодетелями художников. "Как же это они без кураторов обойдутся? Пусть спасибо говорят и кланяются, что им тут пиар устраивают!" При таком подходе кажется куда как естественно требовать себе в подарок либо сами произведения, либо высочайшие проценты с их продаж. Культурный менеджер в России не привык воспринимать себя  обслуживающим элементом индустрии искусства. Куда там! Он - ключевой игрок и мыслит себя либо шахматистом, чьими фигурами являются художники.  Хочет  - устраивает рокировки, хочет - жертвует качеством. Либо он видит себя генералом, командующим боем. Одни художники наступают, другие убиты. Либо ему кажется, что он этакий помещик с правом первой ночи. Либо капиталист с уральских заводов.

Эту фоноберию наши художники до поры до времени прощали. Действовала эйфория первой публикации, когда неважно где и с кем, главное, что тебя, наконец, опубликовали "как человека". Но первые выставки и первые музейные экспозиции остались в прошлом. Люди поездили по миру и приобщились к нормам профессионально корректных подходов в менеджменте новейшего искусства. Назову четыре таких нормы, начиная со второй по значимости. Итак, это необходимость хотя бы и поверхностной, но вовлеченности "деятеля культуры" в художественный дискурс времени. Это также предпочтение рожденных произведением смыслов его материальному телу. А еще это предпочтение личности художника набору его произведений. В России этим нормам практически никто не соответствует. Однако, есть еще первое, самое главное, этическое условие. Оно определяется словом верность.  Ведь только неофит не понимает, что главная функция культуртрегера - не выставки-экспозиции, не креативные проекты, а защита автора и его работы от агрессии общества и власти. Поскольку, конечно, искусствофобы есть в любом обществе и при любой власти. В контакте с ними "деятель культуры" поистине незаменим - он переводит и аранжирует художественный месседж на бытовой язык, пользуясь всем набором риторических средств и приемов "заговаривания зубов". Он профессиональный враль, обольститель и фокусник, который научает публику видеть в произведениях то, к чему публика привыкла и чего там точно не содержится, а с другой стороны -   в упор не замечать того, что может фраппировать и озлобить. Ему все средства хороши. Ибо главное для него не общественная мораль и "традиционные ценности", а живая любовь и верность к художнику. Есть ли у нас такие дерзкие менеджеры? Есть - Ольга Свиблова! Как исключение и уникум.

Стандартное же поведение российских менеджеров основано на приспособлении современного искусства к нормам "политкорректности". Этическое правило верности наш менеджер соблюдает в общении не с художником, а с профаном. Главная забота - что скажет голос улицы? И хотя доподлинно известно, что этот голос скажет сакраментальную хармсовскую фразу "А ,по-моему, ты говно", куратор, и музейщик не перестают простирать к профану руки, не обращая внимания, что из-за спины, все громче эхом отзывается голос художника с таким же заявлением: "А, по-моему, ты говно".

Я не склонен винить моих коллег в предательстве фигуры художника. Это происходит автоматически, помимо их воли, являясь побочным продуктом менеджерской политики согласований, которая, кстати сказать, имеет интернациональную природу. На Западе почти все радикальные акции и перформансы, за исключением практики ситуационистов, были согласованы с властями. Самый яркий пример - разрешения австрийских властей на кровавые перформансы "венских акционистов". Но как в России согласовать уличные интервенции группы "Война", группы "Бомбилы", группы "Протез"? Как, скажите, согласовать мат на картинах сотен русских художников и в песнях десятков реп-музыкантов? Никак. Интервенции - это подсудное хулиганство. Мат согласованию не подлежит. На днях министр культуры г-н Авдеев вместе с его сановным предшественником г-ном Швыдким торжественно заявили прессе сразу после соответствующего иска в Прокуратуру от ультра-правого "Народного собора", что мат в нашем искусстве надо запретить. Они, видите-ли, желают нам запретить наш родной язык и рассчитывают, что это у них получится. Понятно, что с безумцами ничего не согласуешь. Работы с матом были срочно демонтированы из музейных экспозиций. Так, залы Третьяковки покинула единственная имеющаяся в коллекции инсталляция Ильи Кабакова "Ящик с мусором".

Смысл согласовательных индульгенции в России и в Европе различен. Там - это, основанное на доверии равных к равным и вменяемых к вменяемым разрешение на инакомыслие и на опасное действие в "разумных пределах". У нас же согласование означает капитуляцию и покорность. Готовность подчиниться.  При этом согласования не спасают от проклятий и оскорблений, которыми на днях, например, щедро наградил православный публицист Николай Светлов апробированную в Патриархии выставку Гора Чахала в Третьяковке. Кроме того, согласования носят устный характер и наши деятели культуры лишены права объяснять прессе коррекции выставочных, театральных и прочих проектов волей начальства. "Вы что, не знаете, что цензуры у нас теперь нет и начальство никому больше ничего не приказывает?" Все исправления, изъятия и коррекции на совести директор музея или выставочного зала. Он вынужден производить их как бы от своего лица под брезгливые взгляды молодых сотрудников. Тут-то ему нет-нет да и почудится сверху звучащий голос шефа:"Ты думал, ты - герой, отвертишься, всё на начальство спишешь. А , по-моему, ты говно".

Авдей Тер-Оганьян отказался от показа своих работ на престижной выставке в тот момент, когда цензурный запрет на вывоз его работ, наложенный "Росохранкультурой" был под  нажимом снят, чванливое начальство впервые дало задний ход, а картины благополучно прибыли в Париж и были развешены. Зафиксировав своим демаршем факт постыдного поведения российских властей, который они срочно старались загладить и вообще опровергнуть, Тер-Оганьян, наверное, закрыл себе ход на будущие официальные выставки. Но не он один пошел на ссору с кураторами. До него многие его коллеги, например, Дмитрий Гутов и члены группы "Что делать" отказывались от выставок и обличали репрессивный характер выставочного дела. Я сам неожиданно оказался в роли гонителя свободного искусства, когда умело срежиссированный группой "Война" скандальный спектакль на открытии выставки "Русский леттризм" вынудил меня снять из экспозиции работы этих художников под жадное щелканье фотоаппаратов. Должен признаться, я пережил чуть-ли не самые унизительные моменты моей профессиональной жизни.

Можно подумать, что разрыв контракта с  кураторами  - это шаг отчаяния, спонтанное решение художников. Или какой-то необдуманный  кураж. Ведь для художника отказаться от выставки все равно, что для писателя - отказаться от издания книг. Потерять контакт с аудиторией, попасть в изоляцию. Недаром несколько десятилетий наши художники-авангардисты 1960-70-х годов бились за право проводить выставки. Так было. Но сегодня бесперебойное и круглосуточное общение с публикой обеспечивается Интернетом. Именно он позволяет художнику безболезненно для полноценного творчества порвать с фигурантами современный культуры, чей образ печально и бесславно меркнет - с кураторами и музейщиками.