Недавно прошедшая в Музее Сахарова выставка "Запретное искусство 2006" получила большой резонанс, в том числе в форме пикетов "православных граждан" и проверки музея органами прокуратуры. Работы российских художников, по цензурным причинам снятые в прошлом году с различных экспозиций, были собраны в Музее Сахарова и выставлены за загородкой с просверленными на уровне выше среднего роста отверстиями. О выставке Cato.Ru рассказал ее куратор Андрей Ерофеев.

Некоторые ваши коллеги считают, что в современном российском обществе необходимо отстаивать право на кощунство. Вы с ними, насколько можно судить, не согласны — почему?

Я думаю, надо помнить, что выставочные площадки, где экспонируются культурные продукты, бывают разные. Есть крупные площадки, посещаемые представителями самых разных слоев общества, например, крупнейшие национальные музеи, и, вероятно, есть вещи, которые там не стоит показывать. Я сам работник такого крупного музея и считаю, что в какой-то мере цензура здесь обоснована, не политическая цензура, а цензура нравов. Но при этом я не считаю, что те вещи, которые мы выставили, должны под эти ограничения подпадать. В международном современном искусстве есть значительно более серьезные вещи, действительно кощунственные или порнографические — в Японии, например, для современного искусства которой очень характерна порнографическая тематика. Но для русского искусства такие вещи в принципе не очень свойственны, и возможно, их не стоит показывать в главных музеях страны. Но ведь именно художник, а никто другой, определяет наше видение мира — это стало понятно в ХХ веке, когда власть завела человечество в мировые войны, в геноцид, и последним безусловным авторитетом остался как раз художник. Поэтому, если художник решает, что эти образы и эти темы важны, тогда эти произведения надо показывать обязательно, пусть и в музеях менее значительных, показывать для тех, кто будет искать этот музей, поедет туда, готов ради этого залезть на лестницу и смотреть в дырочку.

Если ограничения на экспозицию тех или иных произведений необходимы, как бы вы сформулировали разумные, с вашей точки зрения, критерии такого ограничения?

Их невозможно сформулировать. Есть просто какая-то грань, которая вполне ощутима и которую лучше не переходить, потому что это может оказаться оскорбительными для кого-то. Но в данном случае оскорбляться нечем, это чепуха, выставленными здесь картинами никто никакую религию не оскорбил.

Но если мы в принципе признаем, что оскорбительную для кого-то картину не стоит показывать, то завтра любая картина может оказаться под запретом, потому что кто-нибудь против нее возражает…

Вы правы, но вы предлагаете максималистский подход — или все, или ничего. Я считаю, что должен быть какой-то аргументированный подход. А в данном случае мы имеем дело с необоснованным и неаргументированным изъятием с выставки важных произведений. Действительно, сложно определить, где лежат границы допустимого с точки зрения общественной морали. Мне кажется, должен быть некий профессиональный совет для обсуждения таких вопросов, как был создан профессиональный совет журналистов, обсуждающий, стоит ли показывать по телевизору падение самолета или нападение террористов. Профессиональная среда должна каким-то образом высказаться на эту тему, и я думаю, что именно этим важна наша выставка: мы показываем, что цензура существует, причем цензура какая-то дикая, не мотивированная, не аргументированная. Я считаю, что это начало разговора. Здесь не может быть какого-то безграничья, есть какой-то предел допустимого в публичной сфере, но необходимо прямо, раз и навсегда сказать что можно и что нельзя, что мы показываем только в профессиональной среде. Такой профессиональной средой и является Музей Сахарова — это частный музей, он труднодоступен, туда не попадет случайный зритель.

В этом музее можно показывать потому что он труднодоступен, или потому что он частный?

Здесь важно и то, и другое. Частный музей гораздо более свободен, чем музей, который оплачивается на средства налогоплательщиков, представляющих разные конфессии и разные точки зрения. В частном музее вы можете провести свою точку зрения до конца, поскольку вы оплатили его существование. Кроме того, Музей Сахарова — это еще и специализированный музей, который обсуждает некие социальные проблемы, к которым относится и цензура. При этом надо сказать, что музей не высказался ни за, ни против этой цензуры, он просто ее констатировал.

А был в новейшей отечественной истории период, когда такой цензуры не было?

Был такой момент в 1993–1994 годах, когда было утрачено ощущение каких-либо границ высказывания, и для многих это было дискомфортно. Такой короткий момент, когда все нормы рухнули, и ничего нового в замен них не было установлено.

А когда руководители государственных музеев впервые начали говорить, что ту или иную картину не стоит показывать?

Я думаю, что это произошло в середине 90-х годов, когда появилось несколько общественных организаций, активно навязывающих некую новую посткоммунистическую мораль и некий комплекс представлений о том должном ми неприемлемом. Это связано с подъемом влияния православной церкви.

И с тех пор пространство для художественного высказывания постоянно сужалось?

Это сложный вопрос. У нас есть работа: девушка сидит на капоте автомобиля, рекламирует автомобиль, и она не голая, просто в каком-то бикини, это не порнографический образ, это образ современной российской женщины. Так вот он был снят с экспозиции с криками. В какой-то момент у людей включился сигнал, что надо убрать все, что связано с уличным языком и ненормативной лексикой, с телом и сексом, и с церковью, — и оказалось, что надо снять все. Пойдите в любой классический музей, посмотрите, сколько там обнаженного тела, сколько там нецензурного (по меркам соответствующего времени), сколько издевательств над попами — но это не служит аргументом.

Это страх. Мы имеем дело не с какими-то осмысленными поступками, которые были бы направлены на примирение разного рода общественных мнений. Это просто страх перед определенными общественными организациями, которые начинают набирать силу и приближаться к власти. Это страх перед церковью: патриарх приравнивается теперь к президенту, и не дай бог оскорбить патриарха. Интересно, что ведь политической цензуры нет: позволено демонстрировать карикатуры на Путина, представлять его в смешном виде. Возможно, это изменится, но пока что никто не стоит на страже чистоты в этой сфере. Тут возможны самого разного рода комментарии, а комментарии художника по поводу сегодняшней действительности подвергаются цензуре, причем именно комментарий ехидный, отстраненный. Церковников раздражает, что кто-то позволяет себе разговаривать о том, как развивается и расширяется влияние церкви.

Но Ваша позиция, тем не менее, направлена на примирение, компромисс?

Моя позиция в другом: я призываю об этом говорить. Должны быть аргументы, почему что-то не стоит выставлять. А тут оказывается, что об этом нельзя и сказать ничего нельзя.

Возможно ли здесь обратиться к европейскому опыту выстраивания отношений между церковью и светским обществом?

Католицизм тоже был резко настроен против современного искусства и современной архитектуры, и длилось это довольно долго. Довольно долго и преследовали тех, кто острит по поводу папы или по поводу того, что католическая церковь говорила на латыни. Собственно, подобные преследования художников продолжались до 1968 года, пока молодежные, студенческие революции не подорвала ханжеские нравы традиционной Европы. Вообще, буржуазная мораль очень сильно пошатнулась в результате Второй мировой войны, но добила ее революция 68 года — именно тогда церковь перешла к большей терпимости. И теперь в Риме рядом с собором святого Петра можно купить не самые приятные для Папы карикатуры. Ну а Ватикан, конечно, это вообще музей, наводненный обнаженными фигурами…

То есть вы считаете, что и Россия движется по этой траектории?

Мне кажется, что обострение отношений между православием и современным искусством — это временный процесс, и будут найдены общие интересы, не компромисс, а и именно проект, когда современное искусство начнет сотрудничать с церковью. У нас есть современные художники, которые только и хотели бы, чтобы их пригласила церковь. Но их никто никогда не приглашает. Но когда-нибудь это придет: сначала, может быть, где-то в сельской местности, в неприметных, не очень афишируемых храмах, но такие вещи начнутся. И это приведет к возникновению взаимного приятия. Не обязательно все в России развивается по худшему сценарию: я думаю, что можно надеяться на здравый смысл с обеих сторон.