В стране, жадной до самовосхваления, до грубых животных ласк, расцарапывающих в кровь ее неуемное самолюбие, в стране, где треск валежника в сыром лесу скачком рождает мысль о выстреле и кратком курсе истории ВКП(б), лучшим способом превратить жизнь в судьбу становится травля.

Спасибо хулителям моего брата Андрея: они проложили ему непосильный для обыденного существования путь к осмысленной значимости поступков. Порицая его за преступное равнодушие к казенному иконостасу, населенному сборной солянкой правителей и святителей, они продемонстрировали мертвенность веры, защитниками которой им пригрезилось быть. Казалось бы, мракобесие травли хотя бы в силу своей исторической избыточности должно было раствориться в российском воздухе, однако нет: оно находит свое продолжение всякий раз, когда государство, как каменная баба, втыкает руки в боки и, фыркая, делает вид, что встало с колен.

Если изобразить портрет Андрея в радикальной эстетике, которая ему близка и умная опека над которой принесла ему как куратору национальных и международных выставок признание коллег, благодарность художников, то без скидки на иронию он заслуживал бы скорее не бешеного разгула красок и дерзкого воображения, но скромный насмешливый лик бессребреника с прозрачным нимбом.

В стране, где главной мотивацией действия стало стяжательство, прописанное по прописям сверху до низа, Андрей создал беспрецедентную коллекцию современного искусства на основе бескорыстия и, в конечном счете, передал ее в Третьяковскую галерею, просвещенная верхушка которой уставилась на нее, как «в афишу коза». Фантомная цензура бездарности и угодливости, материализовавшаяся в бестолковом, но юрком директоре главного музея страны, решила двинуться по пути запрета «картинок», снятия их с выставки, вопя, как водится, о глумлении и порнографии. Брат схватил самопровозглашенную цензуру за руку, создав из ее запретов выставку «Запретное искусство». Цензура взорвалась фонтаном гноя - во все стороны света открылись таежные дали и долы скрытого цензурного ресурса: националисты, фашисты, заодно с ними кое-какие высокопоставленные святые отцы потребовали расправы. Целующиеся милиционеры в березовой роще выросли в символ оскорбленной государственности. Искусство-пересмешник – ясный индикатор государственного лицемерия – как это уже когда-то случилось с Хармсом, было расстреляно державным гневом в угоду пещерных представлений. На Андрея завели уголовное дело со свирепыми коннотациями. Как шутовскими почестями, директор осыпал его кучей выговоров, и под этим предлогом заведующий отделом новейших течений превратился в безработного. Это – общероссийский скандал, за который когда-то ответят гонители брата, возможно, на том самом суде, которого боятся если не они, то, по крайней мере, их затерроризированные склоками души. Мне стыдно не за гонителей, а за страну, где судят за «картинки» по законам средневековых фанатиков.

Мой брат – редкий идеалист. Я знаю, как так случилось, что через тридцать лет после «Метрополя», показавшего запретную литературу и высмеявшего советский литературный порядок, Андрей устроил показ запретного искусства в стране, которая в новых условиях долго крепилась, чтобы не пойти по заколдованному кругу своей истории, но вот взяла да пошла. Андрей помогал нам тогда делать «Метрополь»; это воспитание не проходит даром. Он думал о том, чтобы стать художником, но выбрал профессию искусствоведа. От Зверева и Немухина, Кабакова и Пригова до сегодняшних «Синих носов» - завидный размах его профессиональных пристрастий, дружеских бесед, ради которых он и живет уже многие годы.

Мы с Андреем – не единственные братья в России, объединенные творческими интересами. Но в отличие от некоторых иных братьев, искавших и доискавшихся государственных выгод и премий, мы с Андреем готовы сказать, что король голый, раз он голый – странно, однако, что короли до сих пор не научились прикрывать свой срам.