В мае отметит свой 150-летний юбилей Государственная Третьяковская галерея, старейший музей отечественного искусства. Третьяковка на Крымском валу, представляющая искусство XX века и до наших дней, имеет не столь внушительный возраст, и как образование молодое может позволить себе  меняться, бунтовать и удивлять неожиданными пассажами. О том, что происходит в главном отечественном музее современного искусства – Андрей Ерофеев, сторонник тех изменений, благодаря которым внушительную часть экспозиции занимает теперь актуальное искусство, зачастую вызывающее культурный шок у традиционно настроенной публики.

– Какие мысли возникают в связи с юбилеем?

А.Ерофеев: – Юбилейные хлопоты оторвали наш коллектив от будничной музейной работы и заставили увидеть и оценить ситуацию в целом. Если в  «старой» Третьяковке, где хранится коллекция Павла Михайловича Третьякова и вообще – все классическое русское искусство, дела обстоят замечательно, то у нас,  в Третьяковке на Крымском валу, многое нужно срочно менять.  Мы вдруг поняли – я имею в виду  сотрудников отделов, занимающихся искусством ХХ века -  что откладывать на будущее всеобъемлющую модернизацию нашей части музея нельзя. Мы в полном провале. Во-первых, требуется реконструкция дома. Крыши текут, светильники вышли из строя, лифтов нет, стены покрыты паутинной трещин. Во-вторых, надо по-новому развернуть коллекционирование.  Короче, нужно исправлять ошибки партаппаратных советских коллекционеров, которые навязывали музею тонны официоза и не позволяли собирать то, что сегодня составляет славу русского искусства ХХ столетия. В результате, если в «старой» Третьяковке превалируют шедевры, то у нас ядро коллекции пока составляют фоновые вещи. Ведущие и признанные всем миром российские художники, такие как Илья Кабаков, Эрик Булатов, Виталий Комар и Александр Меламид, представлены у нас очень случайными работами. Я уж не говорю о великих авангардистах Кандинском, Родченко, Татлине, Малевиче, чьи произведения нам равно или поздно также придется докупать не знаю уж с помощью какого супер-олигарха. А что делать? Иначе мы не в праве претендовать на роль центрального музея и, следовательно, быть витриной русского искусства ХХ столетия и сегодняшних дней. Наконец, надо начинать по-другому общаться и взаимодействовать с населением. Привлечь художников, создав зону для  показа живого, сегодняшнего искусства во всех формах от инсталляций до театрализованных перформансов;  привлечь ученых и исследователей, создав крупнейшую библиотеку и архив по современному искусств; привлечь детей и молодежь мастер-классами и лекциями по самым актуальным аспектам создания и изучения искусства; привлечь коллекционеров и собирателей, прилечь туристов, которые пока обходят наш дом стороной…

– А что препятствует изменениям?

– То же самое, что мешает и общим реформам в нашей стране, Кто-то боится модернизации, а кто-то даже сознательно противодействует  переменам, считая что страна и в ,частности, музей теряет при этом свою национальную идентичность. Как будто своеобразие Третьяковки  в том, чтобы  в новых условиях оставаться  советским анклавом и последним бастионом «социалистического реализма»!

– Но разве в этой части постоянная экспозиция не будет изменена уже в мае?

– Да, здесь намечаются интересные новшества. Расширится показ авангарда 1910-1920-х годов.  Из бесконечных заграничных странствий вернутся картины Кандинского и Шагала. Хорошо бы, чтобы они подольше задержались в наших залах. Однако же самое важное, что зрителям будет представлен «мейн-стрим» или главная тенденция русского новаторства 1920-х годов -  выход за пределы станковых и изобразительных форм в  контр-рельефы, в конструкции и объекты, из которых, в свою очередь родились великая архитектура и градостроительство конструктивизма. Мы впервые покажем одно из ключевых звеньев звено этой эволюции – восстановленную выставку «ОБМОХУ» 1921 года, которая состояла из пространственных объектов Родченко, братьев Стенбергов и других художников-конструкторов. Эти произведения очень известны, оказали огромное влияние на мировое искусство и практически все погибли. Мы заказали их полную и научно-обоснованную реконструкцию легендарному ученому-конструктивисту Вячеславу Колейчуку.

К залу «ОБМОХУ» хотелось бы еще добавить и залы концептуальной авангардной архитектуры Малевича, Мельникова, Леонидова, Ладовского и других, зал-инсталляцию «проунов» Лисицкого, а также залы авангардного дизайна и экспериментального кино и фотоискусства 1920-30-х годов. Третьяковку слишком долго и искусственно удерживали в рамках музея живописи–графики-скульптуры, то есть жанров не ХХ-го, а Х1Х-го столетия. Настало время эту ситуацию изменить.

– Показ новых жанров, таких как объекты и инсталляции, вы продолжите и на материале современном?

– Именно так.  Очень важно, чтобы зритель увидел и понял, что сегодняшнее российское искусство не экспортировано с Запада, что оно – плод оригинальной работы, замешанной на отечественных авангардных открытиях и изобретениях начала ХХ века. Экспозицию начнем с произведений, созданных в 1950-е годы. Тогда, в начале «оттепели» наблюдался какой-то великолепный «порыв» к современной мировой культуре и как часть его – возрождение авангардных творческих поисков.  Ко времени фестиваля молодежи и студентов 1957 года в Москве имелось уже несколько гнезд новаторского искусства – абстракционистов, кинетистов, сюрреалистов. Наш зритель этих произведений практически не видел, их быстро запретили, партаппаратные искусствоведы проводили регулярные  кампании дискредитации  этого искусства,  мол, все оно вторично и эклектично, некоторые продолжают тянуть эту песенку и поныне, хотя решительно никто ее уже и не заказывает.  А между тем работы уехали в иностранные музейные коллекции, а многие авторы  уже скончались. Вслед за работами родоначальников нового авангарда - Слепяна, Злотникова, Турецкого, художников группы «Движение» -  мы покажем как претворились в нашем искусстве важнейшие международные стили 1960-х, минимализм, поп-арт, концептуализм.  Они оставили след  и существенно дополнились на российской почве. Так, наравне с поп-артом появилась специфически советская версия – «соц-арт», стиль политической и эстетической бравады над сакральными символами власти. А в русле международного концептуализма сложился его московский вариант, давший блестящий социальный и эстетический анализ развития послевоенной культуры.  На выходе из эпохи «застоя» возникло веселое и язвительное, саркастически-ироническое направление «нью-вейв», представленное знаменитой московской группой «Мухомор». Далее мы покажем примеры российского «радикального» перформанса,  работы Кулика,  Мамышева-Монро, творческих сообществ «Синие носы» и «ПГ».

– А как в отношении реалистического искусства середины века?

– За пределами фотографии и кино реализма в искусстве ХХ века вообще не было. Любая фигуративная живопись или скульптура этого столетия открыто субъективна и опирается на  формальные достижения модернизма. Поэтому нерв истории  искусства ХХ века и на Западе, и у нас един – это не выдуманная советскими  идеологами пресловутая борьба реализма с абстракционизмом, а соперничество авангарда, как преимущественно идейной практики, с формализмом, где главным оказываются эстетические ценности.  Формализм выжил в СССР даже в самых сложных условиях сталинского режима и далее расцвел в неофициальном искусстве. Фальк, Вейсберг, Яковлев, Чернышов, Немухин – вот крупнейшие наши формалисты, каждый из них заслуживает отдельного зала.

– А «соцреализм»?

– Скажу вам свое собственное мнение, ибо по этому поводу в коллективе согласия нет. Мне кажется, что «соцреализм» вообще стоит убрать из постоянной экспозиции как явление не художественного порядка. И показывать время от времени на отдельных выставках как поступают с любым фоновым явлением. Сталинские дома ведь сносят в Москве. Значит, руководство города поняло, что это бездарная архитектура. Так и здесь.

– Но ведь это целая эпоха советской культуры. Не повредит-ли ее изъятие объективной картине развития отечественного искусства ХХ века?

– Ничуть не повредит. Как не повредило изъятие теорий Лысенко или Мичурина из объективной истории российской науки. Музей –не барахолка, где складывается все бывшее и случившееся в художественной жизни страны, и не паноптикум, где смакуются ужасы и кошмары. Музей – место показа лучших национальных достижений и новаций, а под эти категории продукция «соцреалистов» и их последователей в хрущевско-брежневское время никак не попадает. Дело не только в бездарности, которая как печать проклятия лежит на их конъюнктурной продукции. «Соцреалистам» приказали порвать со всеми ценностями современной эстетики и они это сделали. Они сами вывели себя за скобки общемирового искусства ХХ века. Так зачем же сегодня пытаться представлять этих «дезертиров»  русским художественным наследием ХХ столетия.? Была ли у них возможность не подчиняться властям? Да, была. Любая эпоха предоставляло альтернативу. Ахматова сделала один выбор, а Фадеев – другой. Так же и с художниками. Кандинский уехал, Фальк, Родченко, Татлин остались. Но не сдались, не стали рисовать красных командиров. Хочу заметить, что  в моем предложении убрать «соцреализм» в запасник нет ничего радикально-экстравагантного. Немцы, итальянцы, испанцы, не говоря уже про все страны бывшего Варшавского блока, сделали тоже самое, упятали свой тоталитарный официоз в хранилища. И ничего, толпы любителей этого наследия не вышли протестовать. Ибо никому, по-существу, это халтурное и лживое искусство не нужно. Никто и у нас не пойдет рыдать по Решетникову или Богородскому. Достаточно посмотреть на наши всегда пустые залы, в которых висят портреты Сталиных и Ворошиловых. Люди не хотят на это смотреть. 

– Заслуживает-ли наше актуальное искусство того, чтобы висеть в музее. Может, стоит подождать с таким его прославлением?

– У нас сейчас как никогда много интересных художников. Это отмечает вся мировая пресса. Их активно коллекционируют за границей, а в последнее время и в России. Появился пласт новых коллекционеров, людей из бизнес-элиты, которые вдруг почувствовали в художниках людей близких себе по духу и по характеру. Та же тяга к опасным экспериментам, склонность к риску, желание идти до конца, та же свобода мышления и страстное отношение к жизни и, в то же время, умение внятно понять и объяснить свою стратегию и правильно поставить себе творческую задачу.  С другой стороны, современными художниками очень увлечена молодежь, за Куликом,  Мамышевым-Монро и Шабуровым бегают толпы поклонников. Современный художник перестал сторониться этого дальнего и неподготовленного зрителя. Напротив, активно стремится общаться с разными слоями общества на всем доступных визуальных языках. Что дает это общение? Я бы сказал, оно демонстрирует мужество свободного, незашоренного взгляда на мир. Искусство очищает наше сознание от мыслительных шаблонов и показывает как различать под заманчивыми обертками опасные идеи, которые пытаются привить нам политические и коммерческие власти. Учит игре, веселому и ироничному отношению к себе и окружающим. Уже не говоря о том, что именно художники вырабатывают то национальное «чувство формы», ту российскую эстетику, которой нам так не хватает. Ведь за то, что столько десятилетий наше общество топтало и презирало своих художников, за то, что и сегодня оно еще нет-нет да и относится к ним снисходительно-презрительно, с нескрываемым недоверием (а не шарлатан ли и так далее) мы платим цену нашей национальной эстетической беспомощности и вторичности. Вот парадокс – мы страна выдающихся художников и совершенно нулевого эстетического качества среды обитания. Поэтому я считаю, что мы должны как можно шире выставлять актуальное искусство не только для поддержки этих художников, но, прежде всего, для помощи нашему обществу, для воспитания в нем художественного восприятия мира и вкуса.

– А вы сами кого лично из художников любите?

– Практически всех, кто входит в круг живого, нон-конформистского творчества. Я начал со Зверева, Немухина, Плавинского. Потом увлекся Инфантэ, потом дружил с  Кабаковым, Рогинским, Соковым, Косолаповым. Сейчас я очень неравнодушен к Кулику, Шабурову, Пепперштейну, Острецову, Ольшвангу, то есть людям разным, но по-своему совершенно выдающимся. Огромное счастье с ними регулярно общаться. Советую и Вам это попробовать.

– Как Вы стали коллекционером?

– Неожиданно, я совсем не имел к этому склонности. Но в начале 1980-х у круга художников-нон-конформистов уже появились почитатели на Западе и на моих глазах мастерские в Москве вдруг быстро начали пустеть. Страшное дело! А художники, естественно, радовались, ведь картины ехали в известные музеи в Европу и в Америку, а на свою страну многие уже махнули рукой – ничего, мол, в этом проклятом месте не получится. Мои коллеги искусствоведы обреченно взирали на этот процесс второго исхода авангарда из России как на нечто неизбежное. Но я почему-то не мог с этим смириться и до сих пор живу с этим чувством. Не отдам!  Правдой или неправдой, но задержу, постараюсь убедить одних не увозить, а других – не отпускать! Но для того, чтобы сохранить в России целый культурный пласт, глупо было заводить частную коллекцию. И я прикинулся наделенным полномочиями от Министерства культуры, выступил своего рода Хлестаковым, вел переговоры, говорил от имени будущего музея современного искусства, а на самом деле поначалу не имел никакой поддержки властей, хотя широковещательно объявил о формировании «государственной коллекции современного искусства». В сущности, это очень «перестроечная» история, когда отдельный человек выдавал свой личный проект за политику общественных институций. Так получилось довольно значительное собрание в 2 тысячи экспонатов, которое пять лет назад из бункера-подземного хранилища музея «Царицыно», где мы одно время готовились открыть музей современного искусства,  было передано в Третьяковскую галерею.

О себе

– Мне летом исполнится 50 лет. Я искусствовед по образованию, специализировался на  истории искусства рубежа Х1Х-ХХ веков, «Мир Искусства» и неоклассицизм,  и, одноврменно, для себя увлекался с начала 1970-х годов самым актуальным искусством. К этому меня подвигла музейная практика, которую я прошел летом 1972 года в Париже в музее современного искусства. Мои дружеские связи с московскими художниками-нон-конформистами и первые выставки, которые организовывались накануне и в разгар Перестройки с Л.Бажановым  и В.Пацюковым, обернулись для меня в 1989 году неожиданным приглашением сформировать сектор «новейших течений» в музее-заповеднике «Царицыно» и начать собирать коллекцию нового авангарда.  С В.Левашовым, Е.Кикодзе и С.Епихиным мы работали в «Царицыно» как проклятые в преддверии неминуемого открытия московского музей современного искусства, но в итоге очутились в Государственной Третьяковской галерее о чем, кстати,  ничуть не сожалеем. Ибо полагаем, что нет ничего лучше для музея российской культуры ХХ-ХХ1 веков, чем это здоровенное здание на Крымском валу.