Дискурс, в котором современное искусство предстает в виде  абстрактного трехмерного объекта, условно называемого "скульптурой", является самым загадочно-молчаливым среди прочих версий о  назначении художественного произведения. Он базируется не на логических построениях относительно цели искусства, а на вере в "особую природу"  - то есть, развернут вспять, не в перспективу будущего, а к истокам, к "сущности" творчества, которые он полагает вечными и неизменными. Это религия искусства, которая проявляет себя в требовании любому художнику прежде всех экспериментов уметь рисовать: как можно быть художником, если не чувствуешь, не умеешь передать прекрасное?

Пластическая линия  - один из немногих оазисов для вымирающего формального суждения о произведении, где основной является проблема морфологии - ныне она заслоняет собой функциональность предмета и его концепцию. Как можно догадаться, эта тенденция находится в оппозиции к множеству ведущих дискурсов в современной культуре, и в особенности к тем, которые базируются на лингвистической концепции искусства. Неприятие семантического анализа выражается в Пластическом дискурсе специфическим противопоставлением поверхность-глубина, в котором сам себя он полагает всецело глубинным, исконным, внутренним "голосом самого Искусства". Как показал Жиль Делез, апология глубины и телесности  типична для шизоидного мироощущения, и, действительно, идеальным художественным объектом в пространстве данного представления становится шизофреническое неструктурированное тело .  Скульптура  противится всякой попытке ее проекции на плоскость текста, попытке превращения в символ. Иррационализм, утверждающий произведение в качестве "вещи в себе" специфически деформирует и сам язык описания: ему отказано в способности аналитического дифференцирования. Язык уподобляется свободному ассоциативному потоку, который обтекает произведение как камень в своем русле, награждая его  дополнительными эмоциональными бликами.

Очевиднее всего данная дискурсивная установка проявляется в сугубо консервативном воззрении, противоставляющем современному искусству "великую классику" (чаще всего бидермайер и модерн). Но, тем не менее, и в русле актуального творчества Пластическая линия не прерывается, будучи всегда востребованной в монументальной жанре. Памятник, который современное искусство устанавливает в городе, чаще всего является памятником ему самому: абстрактная трехмерная фигура в социальном пространстве читается как знак непонятного, но в то же время зачем-то нужного обществу новаторского формотворчества.

В свое время, прожив достаточное долго в разных городах Германии благодаря многочисленным грантам и субсидиям, группа "Инспекция Медицинская Герменевтика" сформулировала общий вид общественных немецких памятников. Коричневую (бронзовую) витиеватую композицию, устанавливаемую здесь в центре площади или в парке, художники определили как "Scheise-Sculptur", имея в виду самую расхожую фрейдовскую интерпретацию творчества.  Аналогично определяет автора-производителя, рождающего свои опусы на одном дыхании, в порыве сильного чувства, и, уж конечно, не "из головы" Жиль Барбье в своей инсталляции "Экзовантр".

Брутальность, с которой раскрывается тема производителя красоты у Барбье, фиксирует проблему телесности, осязательности - одним словом, материальности. Желание тела, испытываемое сегодня обществом в отношении современного искусства, отличается от  требования убедительной иллюзорности, с которого начала свое развитие массовая культура на рубеже веков: победа иллюзорного в (кино, телевидение) потребовала доказательств и трофеев (новой пластики). Религия искусства от прокламаций прекрасного как возвышенного и умозрительного перешла к проповеди земных благ и человеческих достижений, низведя метафизику в область эвристики, полезных "прозрений" и открытий. Реформация эта осуществилась отнюдь не революционным путем - напротив, ко всеобщему удовольствию и публики, и самих художников, фантазии которых открыты теперь все пути - конечно, кроме аналитического.

Безумный Двойник иллюстрирует данный дискурс разноликими фантасмагориями, в которых узнаются мечты о "новом" витке "вечной"  природы. Это противоречивое требование может породить, по мнению Франсуа Гавоти, только генетических уродов и монстров ("Элефлеа", "Эскарготик"). Приобретения, совершенные благодаря новой природе, человеком-змеей Филиппа Паррено и Пьера Жозефа, тоже не так уж привлекательны: горсть морских камушек, пара лягушек, ну, и самое ценное - ухо ("Снейкинг").

Живая форма, которой предстает сегодня Новая пластика, плохо сочетается с известными старыми формами - как показывает Люкарьелло, неожиданное появление (прорастание) абстрактной скульптуры в гостиной, например, на подлокотнике кресла, может существенно нарушить уют и покой ее обитателей. Но если в камерном масштабе Пластический дискурс плохо отвечает эстетическим запросам частного человека, то общественное требование памятника он удовлетворяет вполне: новые материалы и фантазия художника создают одновременно и занимательный образ, и легко транспортируемый объект. У "Композиции в зеленом и белом" Тома Меррика масса достоинств и лишь один недостаток: она представляет собой абсолютный кич.